Нынешний год объявлен Годом литературы. Указ о проведении Года литературы подписан Президентом РФ, Организационный комитет по проведению Года литературы сформирован распоряжением Председателя Правительства, а возглавляет его Председатель Государственной Думы РФ.

Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова и журнал «Литературная учеба» планируют совместный проект в Год литературы. Он предполагает публикацию ряда статей, отражающих взгляд филологической науки на актуальные вопросы современного литературного процесса и литературы прошедших эпох: Золотого века русской литературы, рубежа XIX-XX столетий, различных периодов литературного развития ХХ века. Их авторами выступят ведущие ученые МГУ.

Кроме того, в последнем номере журнала за 2015 год мы предполагаем опубликовать работы победителей конкурсов «Литературный дебют», организованных филологическим факультетом МГУ в Год литературы.

Сегодня в рамках совместного проекта Года литературы МГУ – ЛУ мы публикуем статью М.М. Голубкова о нашем журнале.

Журналу «Литературная учеба» 85 лет. Это очень большой срок: сколько периодических изданий, современников «ЛУ», ушли в небытие и известны сейчас только историкам литературы! Среди них такие яркие звезды литературного небосклона 20-30-х годов, как «Красная новь», «Литературный критик», «Печать и революция», ленинградский «Литературный современник», «Литература и искусство». Они не смогли пережить свое время, так в нем и остались, как факт литературной истории, на своих страницах отразившие и сформировавшие ту эпоху. На их фоне особенно интересен феномен журналов – долгожителей, таких как «Новый мир», «Знамя», «Октябрь». Пережившие 20-е годы, полемику группировок, испробовавшие «рапповскую дубинку» собственными боками, пройдя через дискуссии 30-х годов, формирование соцреалистического канона, через «сороковые-огневые», через череду Постановлений ЦК ВКП(б), открывшуюся печально знаменитым «О журналах «Звезда» и «Ленинград»», через Оттепель, застой, и оказавшиеся в наших временах, для журнального дела, возможно, самых трудных, они не столько несут в себе следы прошлых эпох, сколько обретают некие универсальные смыслы, дистанцированные от времени своего рождения.

Среди них и «Литературная учеба». И это тем более странно, что журнал, возникший в период реконструкции,  действительно, впитал в себя его дух и атмосферу. Вспомним знаменитую фразу, которую услышали авторы «Золотого теленка» от очень строгого гражданина, «из числа тех, что признали советскую власть несколько позже Англии и чуть раньше Греции»: «Что за смешки в реконструктивный период? Вы что, с ума сошли?».

Современному читателю не вполне понятна ирония Ильфа и Петрова. Дело в том, что «реконструктивный период социалистического строительства, связанный с наступлением социализма на капиталистические элементы по всему фронту», касался и литературы. За год до выхода первых номеров «Литературной учебы» развернулась дискуссия о самой возможности смешного в литературе реконструктивного периода: критик В. Блюм требовал в 1929 году на страницах «Литературной газеты» упразднить сатиру, говорил о бессмысленном «голом смехачестве», которое ассоциировал с безыдейностью литературы, непременно выливающейся в «стихию духовного бездельничества». Именно в такой момент Горький готовил первые номера «Литературной учебы», ставя перед новым журналом очень серьезные задачи – единственно возможные в реконструктивный период. Он адресован начинающим авторам – рабкорам (рабочим корреспондентам), селькорам (сельским корреспондентам), молодым критикам из рабочей и крестьянской среды, руководителям заводских и фабричных литкружков. «Наша задача, — пишет главный редактор, — цели нашего журнала — учить начинающих писателей литературной грамоте, ремеслу писателя, технике дела, работе словом и работе над словом»[1].

В самом деле, журнал с таким названием и с такой направленностью мог родиться только в СССР и только в 30-е годы, когда в страну из эмиграции окончательно и с триумфом возвращается М. Горький. Положение главного советского писателя и глубокие личные дружеские связи со Сталиным дают ему возможность воплотить одно из его представлений, возможно, утопичных, но обусловленных всем опытом его жизни: любого грамотного человека можно научить быть писателем! Писательство – то же ремесло! Ему можно и должно учить. Эта же идея в самом скором времени приведет его к созданию Литературного института и к подлинному триумфу его жизни – Первому съезду советских писателей.

Дело, конечно, не только в возвращении Горького, но и в тех представлениях о литературном деле, которые господствовали в СССР с  начала 30-х годов. Литература из дела частного и боговдохновенного превращается в дело государственное и творящееся не по вдохновению, а по социальному заказу. И «Литературная учеба», по мысли писателя, и должна была воспитывать литературную молодежь, способную понять и выполнить социальный заказ.

Строго говоря, теория социального заказа родилась еще в 20-е годы в среде ЛЕФа, а ее непосредственным автором был Осип Брик.  Но реализована она была как раз в 30-е годы, чему способствовала направленная государственная политика, выразившаяся, в частности, в роспуске группировок (Постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций») и в создании Союза советских писателей (1934). Литература мыслилась как важнейшая сфера общественного сознания, формирующая национальный взгляд на мир и требующая постоянного государственного внимания и поддержки. Именно из 30-х годов как результат осознанной государственной политики той эпохи в наше время пришли и Литинститут им. М. Горького, и академический Институт мировой литературы (ИМЛИ РАН), и журнал «Литературная учеба».

Когда мы говорим и о социальном заказе, и о социалистическом реализме, и об «огосударствлении» литературы, приходится вспоминать, с какой яростью пару десятилетий назад обличались эти явления! И ведь было за что: отсутствие свободы слова, жесткая цензура, табуированные темы, философский пароход и последовавший за ним русский Исход первой эмиграции (а потом уж и вторая, и третья волны), невозможность не только исследования, но и упоминания репрессированных или эмигрировавших писателей. Трудно представить себе это сейчас, но в СССР не было книг В. Набокова, А. Платонов представал как автор малого жанра – романы «Котлован», «Чевенгур», «Счастливая Москва», повесть «Ювенильное море» не были опубликованы. Чудовищной травле был подвергнут Пастернак, когда «Доктор Живаго» был удостоен Нобелевской премии, другой лауреат Нобелевской премии, Александр Солженицын, был депортирован из СССР, а чтение «Красного Колеса» и «Архипелага ГУЛАГ» уголовно преследовалось. А раньше, в  30-е годы, были физически уничтожены целые направления в литературе – от ОБЭРИУ до новокрестьянских писателей. Да, это так.

Но яростно обличая государственную политику советского времени, мы как-то забывали о тех несомненно позитивных явлениях, которые сопровождали ее на всех этапах. Особенно очевидны они стали в первое десятилетие нового века, когда обнаружилось полное небрежение государства литературой, тут же отразившееся и на общественном сознании, и на бытовом поведении. Чтение перестало быть престижным занятием, начитанность не определяет больше статус личности, многие литературные и литературно-критические издания перестали существовать – как много стоила литературе и критике потеря хотя бы одного такого журнала, как «Литературное обозрение», утратившего, как и все его собратья, государственное финансирование и не выдержавшего законы дикого госкапитализма. Спустя 15 лет его судьбу может разделить журнал «Литература в школе», отпраздновавший в августе 2014 года свое столетие.  Он пережил две революции, гражданскую войну, сталинские репрессии, Великую Отечественную, горбачевскую перестройку – а вот Год литературы может не пережить! Интересно, кто-нибудь из членов оргкомитета хотя бы знает об этом? Или существование журнала, вырастившего поколения школьных учителей, слишком несерьезная проблема на фоне форумов и совещаний, помпезных мероприятий и грома литавров? В советское время, о котором сейчас не любят вспоминать, это было просто невозможно.

Если вновь обратиться к 30-м годам, когда формировались новые отношения литературы и власти, мы увидим множество серьезных научных и социально значимых проблем, поставленных и решенных тогда. Трудно переоценить роль русских писательских «бригад», отправлявшихся в республики СССР очеркистов и ученых в открытии и пропаганде новых имен в национальных литературах. В СССР шел невероятно интенсивный процесс познания иноязычных литератур и создавались условия, подчас тепличные, для их развития. И «Литературная учеба» не остается в стороне от этого процесса: на страницах журнала делают первые шаги в большую литературу и национальные писатели.

И результаты этого процесса, интенсивно шедшего на протяжении всего советского времени, оказались значимы как для иноязычных литератур, так и для самой русской литературы. Мы легко обнаруживаем «культурные коды» в публицистике, в поэзии и, конечно же, в переводах Б. Пастернака или О. Мандельштама. Нельзя представить себе «Литературную энциклопедию» как 30-х, так и 60-70-х годов без статей о национальных писателях. Именно в 30-е годы начинается серьезнейшая переводческая работа: на русском языке появляются произведения классиков национальных литератур. Учреждается альманах «Дружба народов», проводятся декады национальных культур, во всесоюзном масштабе празднуются писательские юбилеи, издаются антологии («Антология дагестанской поэзии», «Антология армянской поэзии» и мн. др.)

И это были отнюдь не дежурные мероприятия, проводившиеся «для галочки», а осознанная государственная политика, целью которой стало развитие национальных литератур и выход художников, им принадлежавших, на уровень мировой литературы. Среди них – такие замечательные авторы, как С. Вургун, Р. Гамзатов, Ч. Айтматов, Ю. Рытхеу, О. Чиладзе, Н. Думбадзе…

Стоит задаться вопросом: а могли бы сложиться эти писательские судьбы именно так, как они сложились, в современной ситуации? Иными словами – вне культурной политики СССР, которая проводилась бескорыстно и последовательно? Смеем предположить, что нет! Дело в том, что эта политика опиралась на статус русского языка как языка мирового, как одного из пяти языков ООН, который он приобрел уже после войны. Ведь именно через русский язык, через переводы или авторизированные переводы приходили не только к читателю СССР, но и к мировому читателю Чингиз Айтматов, Олжас Сулейменов, Нодар Думбадзе, множество других авторов, которые благодаря блестящей русской переводческой школе, основателем которой по праву может считаться М. Л. Лозинский, смогли не затеряться в маленькой национальной литературе, как, увы, это часто бывает.

Тогда была сформирована богатейшая культурная среда, дававшая возможность национальным писателям выйти на мировой уровень. Да и русская литература, мгновенно, буквально за одно десятилетие 30-х годов, оказавшись в контексте национальных литератур, испытывала на себе принципиально новые влияния. Именно об этом в середине века была написана книга К. Зелинского «Что дают литературы народов СССР русской литературе?»

И «Литературная учеба», журнал, адресованный молодым и печатающий молодых, не мог остаться на периферии этих событий, напротив, его затягивало в эпицентр этих процессов, ведь им руководил Горький, сам их во многом инициировавший. И журнал не только предоставлял свои страницы молодым авторам и давал их переводы, но и ставил литературоведческие проблемы, возникающие в связи с принципиально новым положением литературы.

В самом деле, многонациональный характер советской литературы поставил перед литературоведением того времени серьезные научные проблемы, решение которых выглядит как очень актуальное и сегодня. Ведь именно в контексте многонациональной советской литературы могли родиться интереснейшие научные гипотезы, ставшие потом теориями. Среди них – теория ускоренного развития литератур Г. Гачева, его гипотезы о национальных образах мира – от киргизского до американского.

И журнал «Литературная учеба», являясь типичнейшей производной партийно-государственной политики в области литературы 30-х годов, решал важнейшие проблемы литературоведения тех лет: метода, соотношения мировоззрения и творчества, на его страницах отражалась полемика о формализме и вульгарном социологизме. Его авторы писали не только о современности, но и о классике: о Пушкине, о Гоголе, психологическом анализе Толстого, о зарубежной литературе прошлых эпох. И в этом смысле журнал, каким он был в первые свои 11 лет, с 1930 по 1941, являлся плоть от плоти своей эпохи.

Возродился он в 1977 году – как своеобразная, пусть и несколько запоздалая реакция на постановление ЦК КПСС «О литературно-художественной критике» (1972). (Именно после этого постановления возник еще один журнал – «Литературное обозрение».  Давайте попутно зададимся вопросом: а в результате Года литературы появится хоть один новый литературно-критический журнал? Наверное, ответ очевиден…)

Это была другая эпоха, государство преследовало иные цели, может быть, именно поэтому «Литературная учеба» тогда и стала обретать то качество, которым по праву может гордиться теперь: некая универсальность проблематики, дистанцированность от конкретно-исторического и обращенность к темам, которые актуальны и интересны всегда. Наверное, журнал может приобрести такое качество, имея долгую историю, пройдя через 30-е годы, когда привязанность к современности, ежедневности, к лозунгам и делам своей эпохи была абсолютной.

Что представляет собой «Литературная учеба» первых полутора десятилетий нынешнего века? Это очень современный журнал, который сориентирован на самые знаковые, интересные, центральные явления русской литературы в прошлом и настоящем. Это журнал, далекий от традиционно понимаемого «направления». Мы не найдем в нем резкой оппозиционности по отношению друг к другу, скажем, почвенников и либералов. Вообще о групповой принадлежности журнала говорить не приходится. В одном номере и в рамках одной рубрики могут быть опубликованы статьи о новом романе В. Распутина и эстетизме как творческой позиции В. Набокова. Беседа с Л. Бородиным и его рассказ соседствует с размышлениями о романе Т. Толстой «Кысь» как произведении, знаменующим завершение эстетики русского постмодернизма. Это связано, как представляется, в первую очередь, с  ориентацией «Литературной учебы» именно на учительство, на желание показать все стороны литературной жизни во всей гамме ее художественного богатства. Если в период реконструкции адресатами издания были рабкоры и селькоры, то теперь старшеклассники, которым предстоит поступать в гуманитарные вузы, студенты, готовящиеся к сессии. Им, в первую очередь, адресовались рубрики, в разные годы существовавшие или существующие по сей день: «Литературный клуб «Арзамас», где может быть материал о такой, казалось бы, частности, как мотив денег в гоголевском «Ревизоре», «Литературный словарь», трактующий основные литературоведческие категории.

И конечно же, «ЛУ» по-прежнему учит писать.  Здесь есть произведения начинающих авторов и разборы литературных дебютов маститыми критиками (рубрика «Мастер-класс»), конкурс одного стихотворения, конкурс прозаической миниатюры. Иначе говоря, это замечательная внегрупповая литературная площадка, на которой встречаются читатели и писатели разных поколений, передавая друг другу опыт творчества и жизни, постигая и классику, и язык новой литературы, ее «грамматику» и «лексику».

Очень приятно, что юбилей «Литературной учебы» совпадает с Годом литературы. Это как в резонансе: одно событие усиливает другое. Есть и еще одно обстоятельство: совместный проект МГУ – ЛУ, о котором говорилось во врезке к этой статье. Целый год мы будем работать вместе: университетские профессора проведут свои мастер-классы, сами учась у своих студентов – читателей или у участников конкурсов, чьи произведения должны появиться в последних номерах. Это уж мы очень хорошо знаем: студент учит тебя не меньше, чем ты его. Обучение – процесс взаимный.

[1] Литературная учеба, 1930, № 1.