Год литературы в Московском государственном университете имени М.В. Ломоносова

Марк Твен (Mark Twain) (1835–1910),
настоящее имя Сэмюэл Ленгхорн Клеменс (Samuel Langhorne Clemens)

Американский писатель и журналист, прекрасный оратор.

Марку Твену удалось объединить и творчески переосмыслить традиции американской политической риторики и фольклора «движущейся границы»,  комической журналистики и романтической прозы. Автор множества юмористических рассказов и остросатирических памфлетов, романов (в том числе «Приключения Тома Сойера», исторические фантазии «Принц и нищий», «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура»). Общепризнанная вершина творчества Твена — роман «Приключения Гекльберри Финна» (1884) — по мнению Э. Хемингуэя, «книга, из которой вышла вся современная американская литература». В позднем творчестве Твена преобладает жанр философской повести-притчи, усиливаются скептицизм и критика традиционной религии («Таинственный незнакомец», «Письма с Земли» и др.).

Мороз Н.А.
«Путешествие капитана Стормфилда в рай»: традиции и «индивидуальный талант»

В советском литературоведении и читательском восприятии за Марком Твеном (Mark Twain,1835-1910) прочно утвердилась слава атеиста или, пользуясь терминологией 1920-30-х годов, – «безбожника». Интересно, что эта репутация сложилась задолго до перевода и публикации в 1963 году «Писем с Земли» и других поздних произведений, в которых негативное отношение Твена к Библии и церкви становится более резким и отчетливым, хотя и не однозначным. В 1920-50-е годы в СССР основным атеистическим манифестом Твена считалась неоконченная повесть «Путешествие капитана Стормфилда в рай» (Captain Stormfield’s Visit to Heaven), созданная в 1868 и частично опубликованная в США в 1907-08 годах (в журнале “Harper’s Magazine” напечатаны четыре главы; книжное издание вышло в 1909 г.). Именно этот текст мы и будем рассматривать.

На наш взгляд, в небольшой повести Твена встречаются несколько традиций – просветительского деизма, позитивизма и протестантской этики. В каждом из этих планов по отдельности автор, в общем-то, мало оригинален. Зачастую он следует идеям любимого им Томаса Пейна, вторит другому своему любимому автору – Вольтеру. Позитивистский план разработан достаточно поверхностно – на уровне идей, носившихся в воздухе. Протестантская этика труда, отношение ко времени как к величайшей ценности, понятие призвания – глубоких философских обобщений автор не делает. Впечатляет сочетание. Создавая свой рай – социальную утопию – Твен одновременно противоречит христианской картине мира и воспринимает традиционные  протестантские черты. Более того, картина дополняется специфическими гротесковыми характеристиками, которые едва ли не разрушают утопическую концепцию. «Путешествие капитана Стормфилда» – больше, чем антирелигиозный памфлет, чем просто «забавные эпизоды,  едкие замечания о религии»[1] или попытка «остро осмеять буржуазный быт»[2], как писали советские критики в 1930-е годы. Это отражение  художественного сознания Марка Твена, и отражение тех традиций, которые сосуществовали в американской культуре последней трети XIX века. Мы не беремся рассуждать о личном отношении автора к религии, этой теме посвящено достаточно высказываний. Сразу оговоримся, что будут рассмотрены лишь те главы повести, которые Твен опубликовал в 1907-08 гг. и которые переводились в СССР в 1920-30-е годы. В 1952 году, при публикации очередной части твеновского архива, увидели свет две главы из начала «Путешествия капитана Стормфилда».

Важная параллель, о которой почти всегда упоминают, когда рассматривается «Путешествие капитана Стормфилда», – повесть американской писательницы из Новой Англии Элизабет Фелпс (Elizabeth S. Phelps) «Приоткрытые врата» (“The Gates Ajar”, 1868). Однако, насколько нам известно, повести подробно не сопоставлялись, и мы попробуем это сделать.

Кратко опишем текст «Путешествия». Повествование ведется от первого лица: в первой главе Стормфилд рассказывает о своем пребывании в загробном мире некоему Питерсу, потом обращения исчезают. Повесть начинается с сообщения самого капитана Стормфилда о том, что он уже «30 лет как мертв» (679)[3] и несется в безвоздушном пространстве, подобно комете. По дороге он встречается с настоящей кометой, которая везет груз серы для адских топок, и устраивает с ней гонки. Из-за этого Стормфилд отклоняется от курса и попадает к «чужим» райским вратам, через которые проходят обитатели планет, находящихся в той части вселенной, где никто не знает о существовании Земли. Не знает о ней и ангел, который должен «зарегистрировать» Стормфилда в царствии небесном. После долгих выяснений оказывается, что на небесной карте вселенной Земля носит имя Бородавки. Стормфилда впускают, однако в «чужом» раю ему не нравится – небеса совсем не соответствуют ожиданиям капитана, а местные семиголовые и одноногие праведники его просто не понимают. По просьбе Стормфилда ангелы отправляют его в «земную» часть рая с помощью волшебного коврика, напоминающего ковер-самолет.

Дальнейшие описания рая строятся как разоблачение несостоятельных представлений Стормфилда о загробной жизни. Твен избирает вполне традиционную дидактическую форму – диалог с наставником. Да и весь рассказ — это обращение Стормфилда к его собственному слушателю: капитан, избавившийся от предрассудков, беседует с приятелем, находящимся в плену тех же ложных земных представлений.

Подобно Данте, у Стормфилда есть свой «Вергилий»-проводник. Точнее, даже не один: с традициями царства небесного капитана впервые знакомит ангел-регистратор. На роль «Вергилия» претендует также Сэм Бартлет, который дает «урок» капитану, оказавшемуся наконец в «человеческом» раю. В дальнейшем Сэма сменяет «старый лысый ангел» (693) Сэнди Мак-Вильямс. Образы Сэма и Сэнди практически лишены индивидуальных черт. Известно, что Сэму 72 года, а Сэнди лыс и держит клюквенную ферму, но в первую очередь оба престарелых небожителя – носители знания и здравого смысла. Сэнди и Стормфилд разговаривают – почти по-платоновски – об искажении истины на земле. Образ Стормфилда тоже сглажен – он олицетворяет человеческие заблуждения вообще. Время от времени автор как будто «вспоминает», что перед нами – капитан, и заставляет своего героя использовать «судоходную» лексику, которая особенно комично звучит в применении к небесным реалиям.

Главная функция капитана – задавать вопросы. На вопросы и уточнения приходится основная часть его реплик в повести. После каждого очередного диалога-«разоблачения» Стормфилд подчеркивает, что он все понял. Он повторяет, что отказался от своих заблуждений и уяснил «разумность» истинного небесного порядка: “Now that’s all reasonable and right”; “It’s the sensiblest heaven I’ve heard of” (693); “It is a little different from the idea I had” (704); “I had an idea… but I will let that drop. I don’t matter and I am plenty happy enough anyway” (705); “I get your idea, Sandy”; “I get your drift again” (706).

Просветительская традиция пронизывает и идейный план повести, и ее композицию. Истинное знание и ложное знание, которое не выдерживает проверки здравым смыслом, – лейтмотив повести. Твен продолжает традицию философского диалога и философской повести просветителей, творчеством которых он всегда интересовался. Есть мнение, что «Стормфилд обладает всеми чертами типичного простака»[4], но, на наш взгляд, он как раз «простодушный наоборот». Можно вспомнить известную повесть Вольтера. Если Гурон –  «воплощение самой человеческой природы, не исковерканной уродливыми социальными отношениями»[5], то капитану как раз предстоит избавиться от стереотипов, навязанных обществом, вернуться к здравому смыслу. В царствии небесном, как и в Гуронии, каждый может согласиться в Простодушным: «…Я всегда чистосердечно говорю то, что думаю, подобно тому, как и делаю все, что хочу»[6]. Стормфилд «чистосердечно» демонстрирует свои заблуждения в мире, организованном разумно, и не противопоставляет себя обществу, но сам у него учится. Разумный социум – одно из ключевых понятий повести.

Царство небесное, куда попадает капитан Стормфилд, – это рай деистов. Бог изгнан не только из земной истории, но и с небес, хотя его бытие вовсе не отрицается. Собственно, Бог упоминается в повести всего дважды – оба раза в просветительско-деистском духе. Первое упоминание звучит в разговоре Стормфилда с ангелом-регистратором. Пытаясь растолковать непонятливому клерку, откуда он прибыл, капитан вспоминает «главную» характеристику своего мира: “…it’s the one the Saviour saved” (685). Стормфилд воспроизводит традиционное христианское понимание отношений Бога и земного мира. Ангел поначалу ведет себя предсказуемо, демонстрируя почтение к божественному имени: “He bent his head at the Name”, – однако сразу после этого делает неожиданное заявление: “The worlds he has saved are like to the gates of heaven in number – none can count them” (685). (Интересно, что деистская идея выражается возвышенным библейским слогом – ср.: «Будет число сынов Израилевых, как песок морской, которого нельзя ни измерить, ни исчислить…», Ос. 1:10 и др.)

Почитаемый Твеном Томас Пейн писал о несовместимости идеи множественности миров с христианской доктриной: «Христианская религия не говорит прямо, что планета, где мы живем, представляет собою весь обитаемый мир. Но это вытекает из так называемого рассказа Моисея о сотворении мира, из рассказа о Еве и яблоке и его дополнении – рассказа о смерти Сына Божьего. Следовательно, верить по-иному, а именно, что Бог создал множество миров, по меньшей мере столь же много, как и звезд, значит делать христианскую религию одновременно мелкой и смешной и развеять ее, как пух по ветру. Эти два убеждения не могут согласоваться, и тот, кто считает, что верит в оба, на деле мало думал о каждом из них»[7]. По крайней мере, в устах ангела Твен эти два убеждения совмещает. Только здесь Бог назван Спасителем – да и то акцент делается не на идее спасения, а на множестве миров. Ангел сразу переводит разговор в практическую плоскость и пытается выяснить, из какой планетной системы прибыл капитан. Тема множественности миров еще раз возникнет в рассказе Сэнди о «туристах» с планеты Губра, которые иногда посещают земной сектор царства небесного. Как и в истории с поиском на карте Бородавки, здесь явно слышатся вольтеровские скептические интонации: человечество придает себе слишком большое значение, признавая себя «венцом творения». Да и разговоры «землян» с жителями Губры очень напоминают путешествие Микромегаса.  “…there are worlds in other systems that Jupiter isn’t even a mustard-seed to – like the planet Goobra, for instance, which you couldn’t squeeze inside the orbit of Haley’s comet without straining the rivers” (708) Ср. у Вольтера: «Микроскоп… оказался бессильным, когда дело дошло до столь крохотного существа, как человек. Я вовсе не хочу оскорбить здесь чье-либо самолюбие… Теперь представьте себе существо, в чьей ладони умещается Земля и чье сложение напоминает своими пропорциями наше, — ведь вполне может быть, что таких существ в мироздании очень много…»[8] Людям с Губры обитатели «земного» рая тоже кажутся крохотными диковинными насекомыми (“a curious kind of foreign bug”, 708), которых приходится рассматривать через увеличительное стекло. Впрочем, до спора о душе и свойствах материи дело не доходит: губрианцы все же туристы, а не философы, как Микромегас и сатурнианец. Они лишь выясняют, как мало длится земной день – очевидно, в раю он длится столько же – и удаляются, отпуская самодовольные замечания. (Микромегас спрашивает у обитателей Сатурна, сколько чувств у людей на их планете, сколько длится там человеческая жизнь и сколько свойств у материи Сатурна.) Твену нравится играть размерами, большими цифрами: заносчивому подростку с Губры 6 или 7 тысяч дней, день на его планете длится 322 земных года.

Понятие о Боге в раю Стормфилда все-таки существует. Бог – не искупитель, не Христос, но он играет в мире важную роль. “When the Deity builds a heaven, it is built right, and on a liberal plan” (702), – второе упоминание Бога в повести. Показательно имя, которое выбирает герой Твена. Это уже не Спаситель, “Saviour”, а “Deity” – Божество. Оно творит, буквально «строит» небесный порядок, предоставляя людям эталон разумности. Как мы уже упоминали, основа повести – диалог, постижение разумности происходящего, опровержение заблуждений, то есть понимание Бога, Божественного замысла. Снова вполне в духе просветителей. Еще раз процитируем Пейна: «Всемогущий – великий механизм мироздания… подлинный учитель всякой науки»[9]. Вот как сам Марк Твен в 1870-е годы писал о «подлинном» Боге, противопоставляя его Богу библейскому: “To trust the true God is to trust a Being who has uttered no promises, but whose beneficent, exact, and changeless ordering of the machinery of the colossal universe is proof that he is… steadfast to his purposes; whose unwritten laws… show that he is just and fair…”[10]

Важно, что небеса «строятся» по «свободному» или даже «либеральному» плану. Царство небесное, в которое попадает Стормфилд, – в отличие, например, от дантовского рая – не только не теоцентрично, но и вообще не имеет центра. Собственно, это даже не одно царство, а «царства», в необычной форме множественного числа  — “Kingdoms of Heaven” (688). Возникает некая «экстенсивная», пространственная бесконечность. Царства небесные бесчисленны (“countless”, 688), как миры во вселенной. Внутри каждого из «царств» расположены страны, на территории которых размещается почти бесконечное множество общностей – группы людей, умерших в одно время, говорящих на одном языке, объединенных одними интересами и т.д. Вместо «музыки сфер» здесь разноголосица и пестрота. Человек должен попасть на подходящее ему, «верное» небо: “I… felt that I was in the right kind of a heaven at last” (689), – говорит Стормфилд, достигнув наконец «земного» рая. Однако правильно выбрать врата еще недостаточно – если не отклоняться от курса, как сделал капитан, это происходит естественным образом. Задача человека – правильно сориентироваться в мире без центра и грамотно выбрать свое место – занятие, компанию. Нет не только Страшного суда, определяющего положение человека, но и Бога-судьи. Бог лишь дает человеку рациональный ориентир. Царство небесное – это школа. Не случайно рай Твена, как рай универсалистов, открыт для всех: возможность блаженства дана каждому, но чтобы реализовать ее, нужно приложить усилия. Попадая на небеса, человек учится действовать разумно.

В произведениях Вольтера и Руссо часто можно обнаружить элементы социальной утопии. Это справедливо и по отношению к повести Твена, хотя акценты расставлены по-другому – мы говорили об этом, рассматривая параллель с Простодушным. Разумность царства небесного проявляется прежде всего в разумной организации общества, и человек должен встроиться в это общество. Первое, чему нужно научится, – принцип разумного соответствия. “What a man mostly misses, in heaven, is company – company of his own sort…” (713) – трудность каждого вновь прибывшего «ангела». Однако, разумно подойдя к делу, человек довольно скоро понимает «главную прелесть» рая (“the main charm”, 702): “Anybody can find the sort he prefers… and he just lets the others alone, and they let him alone” (702). Каждый находит себе подходящую компанию, а остальных оставляет в покое. Расхождение Твена с христианством не в том, что он высмеивает пение гимнов и махание пальмовыми ветвями, а в том, что людей в раю объединяет вовсе не любовь к Богу. Объединяются в группы, ищут «своих» они сами. Здесь есть и эллин, и иудей, а разобщенность, раздробленность мира понимается не как трагедия, но как преимущество. Это уже не разобщенность, а необходимое разнообразие, которое противопоставляется скучному однообразию: “diversity”, “variety” – “dull sameness” (696).

По Твену, представления людей о царстве небесном потому и непоследовательны, что нарушают принцип многообразия и разумного соответствия. В  раю все должны петь, сидя на облаке, все молоды и прекрасны, все ангелы носят нимб и летают на крыльях, каждый праведник может запросто побеседовать с патриархами, а при случае – и обнять их. Интересно, что претензии Твена к «земному» образу рая не очень изменились с течением времени. В «Письмах с Земли» (1907) предстает тот же излюбленный набор нелепиц: «в человеческом раю все поют»; «одновременно все до единого играют на арфах»; «изобретатель их рая ссыпает в него без разбора все нации»[11]. (Добавляется только одно замечание – по-видимому, слишком смелое для «Путешествия капитана Стормфилда»: «человек, хотя он… ставит соитие выше всех других радостей, все же не допустил его в свой рай»[12].)

Сам Твен строит свой рай явно по земным меркам. Рассмотрим подробнее «педагогический прием», с помощью которого в раю учатся мыслить и поступать разумно. Поначалу все новоиспеченные ангелы готовы с утра до ночи распевать гимны и играть на арфах, как им обещали в земной жизни, – и людям дается такое право. Однако человеку очень быстро надоедает петь и хочется поскорее заняться настоящим делом. На земле ситуация многочасового неумелого – и бессмысленного – пения абсурдна. Твен не считает нужным это доказывать. Здравый смысл заложен в самой природе человека, и его механизм обязательно сработает в абсурдной ситуации. Здравый смысл, или даже душевное здоровье – главный аргумент против «хора праведников» и против однообразия: “…that sort of thing wouldn’t make a heaven – or at least not a heaven that a sane man could stand a week and remain sane” (692). А ведь рай должен быть чем-то лучше земли. “Think of the dull sameness of a society made up of people all of one age and one set of looks, habits, tastes and feelings. Think how superior to it earth would be, with its variety of types and faces and ages…” (696)

Итак, на земле есть и разнообразие, и здравый смысл – осталось возвести все это в квадрат, чтобы получить царство небесное. Именно эти характеристики составляют разумность твеновского Бога. Процитируем известную работу Ф.Фонера (она тем более интересна нам, поскольку Фонера, благодаря его убеждениям, охотно издавали и цитировали в СССР): «Реализм считал он <Твен> основанием для истинной религии, «строящейся на боге и человеке, таких, какие они есть…» В этих словах – ключ к религиозной философии Твена… Он стремился убедить людей отказаться от традиционной веры и создать новую, которая способствовала бы развитию цивилизации»[13]. (Фонер приводит высказывание самого Твена.) Твен безусловно заботился о развитии  цивилизации. Вот только может ли религия быть реалистичной? Религия ли это вообще? И что такое Бог, «каков он есть»? На наш взгляд, здесь и возникает некая вариация образа естественного человека, который возвращается к собственной благой природе и отвергает стереотипы, навязанные цивилизацией. Надо только открыть в себе здравый смысл, чтобы найти свое место в раю и постичь божественный замысел.

Твен играет с понятием “the elect” – избранные. Из объекта выбора человек становится субъектом, сам выбирает. “But here it didn’t elect to stay a child. No, it elected to grow up, which it did” (697), — говорит Сэнди о давно умершей девочке, которую разыскивает мать. Человек выбирает себя. Блажен не тот, кто избран, а кто умеет делать правильный выбор, руководствуясь здравым смыслом.

Впрочем, нельзя сказать, что выбор человека определяется только врожденным здравым смыслом, есть и другие важные ограничители. Твен совмещает просветительский рационализм с позитивизмом. Высказывания в духе позитивизма присутствуют и в других произведениях Твена – см., например «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» (1889): «…никаких характеров не существует; то, что мы называем характером, попросту наследственность и воспитание. <…> Все, что у нас есть собственного… может поместиться на кончике иголки, все же остальное нам передал длинный ряд предков, начиняя с медузы, или кузнечика, или обезьяны, от которых… произошла наша теперешняя порода»[14].

В раю, куда попадает Стормфилд, очень важно тело. Причиной того, что ангелам сложно летать с помощью крыльев, и вовсе становится человеческая анатомия: “You ain’t built for wings – no man is” (700), – поучает капитана Сэнди Мак-Вильямс. Более того, человек приносит на небеса свой земной темперамент, свои привычки и опыт. Он детерминирован и темпераментом, и опытом, и выбор не должен им противоречить. И хотя автор не пользуется такой терминологией, темперамент явно подразумевается, например, в разговоре капитана и Сэнди о возрастах и профессиях:

“Now you’ve always been a sailor; did you ever try some other business?”

“Yes, I tried keeping grocery, ones, up in the mines; but I couldn’t stand it; it was too dull – no stir, no storm, no life about it; it was like being part dead and part alive, both at the same time…”

“That’s it. Grocery people like it, but you couldn’t” (694).

То же – с человеческим возрастом на небесах. Можно стать моложе телесно, а вот духовный (или, точнее, интеллектуальный) возраст человек приносит с земли. И снова главная трудность здесь – социализация. Царство небесное – путь не к Богу, а к миру, через рациональный принцип, воплощаемый твеновским Богом. Человеку, у которого не совпадают внешность и уровень развития, трудно найти компанию. Семидесятилетнему старцу неинтересны разговоры молодежи, пусть даже он снова выглядит, как юноша, а старики сами его не принимают. Те, кто растут интеллектуально – а это делают все, – стареют и телесно. (Правда, если уж следовать логике, рай должен был бы по преимуществу состоять из стариков. О миллионах краснокожих на «американской» территории, умерших до колонизации, Твен пишет, а об этом обстоятельстве почему-то умалчивает.)

Просветительский здравый смысл, позитивистская детерминация «земной» природой – есть и третья составляющая, которая по-своему взаимодействует со свободой человека в утопическом «царствии небесном». Как мы уже упомянули, корни ее лежат в сфере протестантского религиозного опыта, того, что М.Вебер назвал «аскетическим протестантизмом». Повторимся: мы не будем рассматривать сложное отношение Марка Твена к религии, влияние семьи и воскресной школы, попытки обращения.

В твеновском царствии небесном царит пресловутая этика труда. Небеса открывают свою благодать только тем, кто, правильно избрав себе занятие, работает, не покладая рук. Звучит вполне ортодоксально: “Heaven is as blissful and lovely as it can be; but it’s just the busiest place you ever heard of. There ain’t any idle people here after the first day” (692); “You can choose your own occupation, and all the powers of heaven will be put forth to help you make a success of it, if you do your level best” (692-693). Время чрезвычайно ценно, его нельзя тратить попусту: “singing hymns and waving palm branches is… as poor a way to put in valuable time as a body could contrive” (692). Это именно так, согласно этике труда: «…лишь деятельность служит приумножению славы Господней согласно недвусмысленно выраженной воле Его. Следовательно, главным и самым тяжелым грехом является бесполезная трата времени. Жизнь человека… должна быть использована для «подтверждения» своего призвания»[15], — М. Вебер пересказывает идеи, содержащиеся в трудах Ричарда Бакстера, известного пуританского автора.

Твен подводит под старое требование «трудиться во славу Божию» позитивистскую базу: человек устроен так, что не может сидеть без дела. А «слава Божья» заменяется следованием божественному закону разумности. Протестантские праведники-труженики могут видеть свидетельства своей угодности Богу уже в земной жизни – так и в твеновском раю работа и воздаяние находятся в одном измерении: человек, который трудится, сразу получает благодать и помощь сил небесных.

Требование правильного выбора занятия, которое Твен обосновывает с точки зрения здравого смысла и врожденной предрасположенности человека, дублирует хорошо известное пуританам понятие “calling” – призвание. «О значении провиденциальной цели, в соответствии с которой люди делятся по профессиям, мы, согласно пуританской схеме прагматического толкования, узнаем по плодам этого деления»[16]: следование своему призванию ведет к специализации, а та служит общему благу. У Твена следование своей природе порождает многообразие и в конечном итоге тоже служит благу царства небесного.

Вполне в духе своего времени Твен совмещает культ разума с культом науки – и все с той же трудовой этикой. Познание в раю также выражается в терминах работы. «Ангелы» столь же усердно предаются процессу познания, как и трудятся. Причем это, скорее, накопление знаний, а не мудрости, учеба, а не размышление. Кажется, у них просто нет времени думать. Подросшую девочку, о которой разговаривают Стормфилд и Сэнди, не интересует ничего, кроме учебы: “It has learned all the deep scientific learning there is to learn, and is studying and studying and learning and learning more and more, all the time, and don’t give a damn for anything but learning” (697). Вот только чему учится девушка или другие «ангелы», автор не сообщает. Известно, что они обсуждают «великие вопросы» (“gigantic problems”, 697). Наука связана с работой, а в остальном это слишком абстрактное понятие. Твена не смущает вечное познание – в отличие, например, от вечного покоя. Идея покоя (“Eternal Rest”, 692) высмеивается и отметается как абстракция, реализация которой смешна и нелепа, несовместима со здравым смыслом. Однако идея бесконечного познания может оказаться столь же нелепой, стоит применить логический метод самого Твена.

В раю прославляют таланты, данные человеку от рождения и не только не признанные, но и – что интереснее – не проявленные при жизни. Здесь сложно провести границу между природой и предопределением. Идея «избранности» все-таки сохраняется, принимая новую форму. На небесах воздают почести и гениальному деревенскому поэту Биллингсу, над которым издевались соседи, и потенциальному полководцу Джонсу, который никогда не был на войне. “If he had a chance he would have shown the world some generalship that would have made all generalship before look like child’s play and ‘prentice work. But he never got a chance” (715). Более того, здесь, похоже, существует универсальная «шкала гениальности», с помощью которой таланты можно расставить по порядку: Наполеона, Цезаря и Александра Македонского среди полководцев превосходят сапожник, коновал и точильщик, никогда не державшие в руках оружия, а возглавляет «рейтинг» упомянутый Джонс.

В эту систему, на первый взгляд, очень логично вписались ветхозаветные праведники – патриархи и пророки. Они составили чисто человеческую иерархию. С пророками все просто: «Слово пророк употребляется в Библии для обозначения поэта и… выражения и метафоры еврейских поэтов по глупости возведены в ранг того, что ныне называется пророчествами»[17], — эту идею высказывал еще Т.Пейн. У Твена библейские пророки, так же как пророки других религий, встали в один ряд с поэтами, в том числе потенциальными, – получив свой балл по «шкале гениальности» и место в «рейтинге»: Иеремия, портной Биллингс, Будда, Даниил, коновал Сакка, Конфуций, Иезекииль, Магомет, Заратустра, точильщик ножей из Древнего Египта, Шексир, Гомер и сапожник Марэ. Просто объясняется и величие патриархов, их высокое место в небесной иерархии: они так долго прожили на небесах и накопили столько знаний, что обычным «ангелам» сложно с ними общаться. Очевидно, дело не только в количестве времени, но и в том, что оно было «правильно» потрачено. Стормфилд совсем не расстраивается, когда узнает, что на небесах не республика, а строгая иерархия: он занимает свое место. Ранги «знати» (“nobility”, 705) выражают только ее интеллектуальное превосходство: как известно, приказывать другим на небесах никто не имеет правда.

В завершение темы религиозной традиции мы рассмотрим переклички «Путешествия капитана Стормфилда» с повестью Э.Фелпс «Приоткрытые врата». Повесть была прочно забыта в ХХ веке и переиздана в 1964 году (до этого в последний раз она выходила в 1915 г.), зато в XIX столетии издавалась больше 50 раз. «Приоткрытые врата», как и «Путешествие капитана Стормфилда», посвящены описанию царства небесного. Повесть также почти полностью состоит из диалогов – бесед Мэри, молодой девушки недавно потерявшей брата, и ее тетушки Уинифред, которая рассказывает племяннице о вечной жизни, тоже, в общем-то, развенчивая стереотипы. Есть в повести и бездумный защитник стереотипов, местный священник Квэрк.

Известно, что «Путешествие капитана Стормфилда» стало откликом на «Приоткрытые врата». “Марк Твен был последним, кто воспринял эту книгу достаточно серьезно, чтобы написать на нее пародию»[18], — пишет Х. Смит в предисловии к современному изданию романа Фелпс. В 1906 году Твен вспоминал, что задумал «Путешествие капитана Стормфилда» по мотивам рассказов своего знакомого, капитана Уэйкмена, наделенного богатым воображением, однако позднее переделал повесть, превратив ее в пародию на «Приоткрытые врата».[19] Твена возмутила не художественная слабость повести Фелпс. Он нашел рай, который в ней описан, слишком ничтожным – “жалкие захудалые небеса размером с Род-Айленд”[20] (в повести Твена с Род-Айлендом сравнивается только карта Царствий небесных). Твен иронически ставит себе в заслугу, что он увеличил размеры рая, допустив в него десять процентов всех умерших христиан и десятую долю процента язычников, чего те, конечно, не заслужили. Однако не стоит забывать, что приведенные высказывания относятся к 1906 году. Трудно сказать, что они больше отражают – скептическое мировоззрение позднего Твена или его действительные планы конца 1860-х годов. В повести акцент, скорее, не на скепсисе, а на гигантских размерах рая: небеса, описанные в «Путешествии капитана Стормфилда», принимают не десять процентов христиан, а всех без исключения. В отличие от Фелпс, для Твена «райский» масштаб, превосходящий любые ограничения, очень важен, почти самоценен. Твен прямо-таки заворожен большими цифрами – вспомним переклички с «Микромегасом».

Интересны параллели, которые проводились в советском литературоведении между «Путешествием капитана Стормфилда» и повестью Фелпс. Известный исследователь творчества Твена А.И.Старцев писал в 1930-е годы: «Твэн создал в свое время этот рассказ по случайному поводу, решив написать пародию на пользовавшийся успехом роман писательницы Элизабет Фелпс «Растворенные врата», где изображалось в благостно-ханжеских тонах «царствие небесное». Церковники проливали слезы умиления над романом Фелпс, который «популяризировал» их проповеди о вечном блаженстве. Твэн решил также не ударить лицом в грязь… «Псалтырь и арфу, пару крыльев и сияние, номер тринадцать для капитана Эли Стормфилда из Сан-Франциско!» Это было почти совсем как у Фелпс, и псалтырь, и арфа, и даже сияние, только никому не хотелось умиляться и всех разбирал неудержимый смех»[21]. Опустим пока идеологию. При всем уважении к ученому, можно заключить: по всей видимости, А.И. Старцев не читал сами «Приоткрытые врата». И это понятно – в Советском Союзе повесть вряд ли можно было найти.

Дело в том, что к внешней райской атрибутике Фелпс относится так же, как Твен. Да и вообще, у двух повестей оказывается неожиданно много точек соприкосновения, причем не обязательно в пародийном плане. Фелпс тоже рисует рай, который похож на землю. Как и Твен, она апеллирует к здравому смыслу (“a good, common sense argument”[22]). Но и не только – Фелпс опирается также на учение Платона об идеях и на Библию: земные отражения эйдосов должны быть похожи на сами эйдосы, а «новое небо и новая земля», предсказанные в Библии, всегда описываются очень конкретно и вещественно. Приведем ответ тети на замечание священника, который утверждает, что верит в «духовные» небеса: “Are flowers and skies and trees less “spiritual” than white dresses and little palm branches? In fact, where are you going to get your little branches without trees?”[23]

Пусть с разной аргументацией, но и Твен и Фелпс приходят к похожим идеям (мы будем цитировать «Приоткрытые врата»):

–  в рай попадают все люди без исключения;

– вечная жизнь напоминает земную; на небесах есть природа, люди живут в собственных домах, как на земле, и работают;

– в раю существует разумно организованное общество (как часто у Твена, аргументация не идет дальше требований здравого смысла: “What could be done with the millions who, from the time of Adam, have been gathering there, unless they live under the conditions of organized society?”[24]);

– на небесах каждый найдет занятие себе по способностям (Мэри и тетушка Уинифред разговаривают о Квэрке: “He can dig potatoes and sell them without cheating… but take away his potatoes, and what would become of him? <…> – You don’t know that there wouldn’t be any potato-fields… To whomsoever a talent is given it will be given wherewith to use it…”[25]);

– интеллектуальный уровень и благодать в раю связаны (“I am compelled to think… that intellectual rank must in heaven bear some proportion to goodness”[26]);

– в вечной жизни человеку предстоит развиваться, в том числе интеллектуально, хотя такой мощной воли к знанию, как в раю Твена, здесь нет.

Как мы видим, параллелей очень много. Твен не пародирует – скорее, пересаживает идеи Фелпс на другую почву, придает им новую аргументацию. Сохраняется опора на здравый смысл и протестантскую этику – на второе, может быть, и неосознанно. «Приоткрытые врата» остаются образцом новоанглийской женской прозы; Царство небесное нарисовано в повести слишком по-викториански умиротворенным и стабильным. При всех претензиях населить рай живыми земными людьми, Фелпс удалось изобразить только человеческие тени, добропорядочные и готовые к интеллектуальному развитию. Сохранив идеи, Твен изменил способ изображения. И, конечно, масштаб.

Последняя важная черта в изображении рая, которую мы будем рассматривать, – смеховые элементы. Эта черта реализуется в двух типах ситуаций. К первой группе мы отнесем эпизоды, которые могут рассматриваться обособленно от основного контекста повествования и представляют собой мини-новеллы, тесно связанные с американской фольклорной традицией и напоминающие ранние рассказы Марка Твена. Это гонки с кометой и попытки Стормфилда научиться летать (напоминающие известное «Укрощение велосипеда»). В обоих случаях мы сталкиваемся с собственной «микро-драматургией» эпизода. Как известно, юмористический рассказ Твена вырос из особого жанра устного рассказа (“yarn”), и его влияние здесь чувствуется. Однако подробно на эпизодах этого типа мы останавливаться не будем.

Гораздо интереснее вторая группа ситуаций, в которых смеховое начало берет верх. Из общего течения сюжета их вырвать нельзя, однако в них действует совсем другая логика; исходя из тех предпосылок и традиций, которые мы до сих пор рассматривали, ее объяснить невозможно. Просветительская рациональность, позитивистская детерминация, протестантская этика здесь отходят на второй план. Эти ситуации как будто существуют параллельно утопии, которую рисует Твен. При всей разумности небесного порядка, в раю, оказывается, любят совершенно нерациональное времяпрепровождение – факельные шествия в честь покаявшихся грешников, «работников одиннадцатого часа». Сэнди оправдывается тем, что на небесах выполняются любые желания, если они не кощунственны. Но, в отличие от пения на облаке или попыток полетать на крыльях, здесь никто не чувствует несообразности происходящего. «Педагогический» эффект исчезает. Сэнди долго рассказывает Стормфилду о мудрости пророков — однако рядовые «ангелы», кажется, воспринимают древних праведников просто как знаменитостей, на которых не грех поглазеть. Сэнди говорит о преимуществах способа перемещения, принятого в раю, — стоит только пожелать, как окажешься в любом месте: “This is the way we do it here. No time fooled away” (716). Не надо тратить драгоценное время. Факельные шествия отнимают куда больше времени, но об этом никто и не думает. Дело здесь не только в скептическом взгляде на человеческую природу, если это сатира, то другого рода, чем  рассуждения о множественности миров.

Интересно, что повесть (по крайней мере, в варианте публикации 1907-08 гг.) заканчивается ситуацией именно такого типа – встречей кабатчика. В этом эпизоде определенно присутствуют карнавальные черты. Кабатчик – грешник, которого приветствуют как величайшего праведника. Специально для встречи «ангелы» облачаются в «униформу», которую в повседневной жизни не носят. Крылья, сияние, пальмовая ветвь из нелепых атрибутов, придуманных на земле, превращаются в карнавальный костюм. Кабатчик –  карнавальный «король на час», в дальнейшем его не допустят в небесное «высшее общество». У него даже есть подобие короны – нимб, лихо сдвинутый набекрень (“halo tilted over one ear in a cocky way”, 716). Его появление сопровождается пением пародийных гимнов – один из немногих случаев, когда в текст повести включается собственно религиозный текст в измененном виде. Пожалуй, единственный эпизод, который можно назвать кощунственным. Огромный хор «ангелов» поет: “We long to hear thy voice, / To see thee face to face… The whole wide heaven groans, / And waits to hear that voice” (716, 717). Источник пародии – гимн, сочиненный Х. Бонером и вошедший в сборник “Bible Hymn Book” 1845 года. Твену этот текст мог быть известен еще со времен обучения в воскресной школе:

We long to hear Thy voice,

To see Thee face to face,

To share Thy crown and glory then,

And now we share Thy grace.[27]

“Thee” – конечно, Христос. Более того, в оригинале присутствует  цитата из Первого послания апостола Павла к коринфянам: “For now we see through a glass, darkly; but then face to face” (King James Bible) – в синодальном переводе: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу» (1 Кор. 13:12). Речь идет о «жизни будущего века», постижении истины в новом мире. Твен тоже рисует «жизнь вечную», но ”Thee” заменяется на “thee”, обращение к Христу – на обращение к кабатчику. Меняется смысл выражения «лицом к лицу»: предстоит узреть не истину, не Божественный лик, а довольную физиономию «новообращенного»: “all smiles”, “the most satisfied-looking saint” (716).

Дело не только в гимне. Весь эпизод может рассматриваться как пародия Преображения. Неясно, подразумевал ли такую параллель автор, но она напрашивается – как на уровне деталей, так и «идеологически». В Преображении Христос открывает избранным ученикам свою Божественную природу. На горе Фавор Он преображается внешне, Его одежды делаются «блистающими, весьма белыми, как снег» (Мк. 9:3). Чтобы беседовать с Иисусом, являются величайшие ветхозаветные пророки – Моисей и Илия. Это очень важно: приход Христа в мир выстраивает четкую линию преемственности. Моисей когда-то вывел евреев из египетского плена. Пророк Илия – мессианская фигура, именно его прихода чаяли иудеи времен Иисуса. «Как же книжники говорят, что Илии надлежит прийти прежде?» (Мф. 17:10), – спрашивают Иисуса ученики, когда Он говорит им о своем воскресении. Преобразившись, Иисус из человеческого мира Петра, Иакова и Иоанна переходит в мир Моисея и Илии, становится наряду с ними, выше их. «Лицом к лицу» ученики впервые видят Христа, Спасителя. Изумленный Петр способен промолвить только странные, мало подходящие к случаю слова: «Равви! Хорошо нам здесь быть; сделаем три кущи: Тебе одну, Моисею одну, и одну Илии» (Мк. 9:5). «Ибо не знал, что сказать» (Мк. 9:6), – замечает Евангелист. Ученики обязуются молчать об увиденном, «доколе Сын Человеческий не воскреснет из мертвых» (Мф. 17:9).

Как мы уже выяснили, если следовать искаженному тексту гимна, в повести Твена Христа замещает кабатчик. Во время торжественной встречи на небесах он тоже «преображается», из грешника превращаясь в праведника. Другое дело, что это преображение – только элемент карнавала. Здесь не открывается истина, а выстаивается дополнительная карнавальная условность. Кабатчик оказывается не праведником, а в роли праведника. Его «преображение» – торжество игры, в которую охотно включаются окружающие.

На встречу кабатчика приходят Моисей и Исав. Для них заранее приготовлены «кущи» (“gorgeous tents”, 717) и даже золотые троны. Но являются они вовсе не для того, чтобы признать свое равенство с кабатчиком, включить его в число избранных. Их роль в спектакле ограничивается приветствием, за которым ничего не стоит. Тем более речь не идет о преемственности: в отличие от Моисея и Илии, Моисей и Исав, сын Израиля, упустивший отцовское благословение, даже между собой ничем не связаны. В «Путешествии капитана Стормфилда» патриархи и пророки обычно являются простым «ангелам» в подобных гротескных сочетаниях. Сэнди однажды видел вместе Хама и Иеремию, а также Иова. На встречу Чарльза Писа, «баннеркросского убийцы» пришел Авель, а вот визит Адама сорвался.

Патриархи и пророки выступают в роли знаменитостей, “the great moguls” (717). Ценно само их явление – ведь сокровенный смысл у него отсутствует. Вполне логично, что явление не становится тайной, но, напротив, привлекает толпы зевак.

В этом карнавале нет глубокой критики религии: он замкнут на себя, слишком занят внешним, чтобы говорить о сути. Даже в тех случаях, когда действие разворачивается вокруг библейского текста или ситуации, игровое начало быстро перетягивает на себя внимание и становится самодостаточным. Игра – самая загадочная часть творческого метода Твена в целом. Наличие игровых элементов в большинстве твеновских текстов почти обязательно. Интересно, что иногда «карнавальный» эпизод может противоречить общей логике произведения, как это происходит, например, в финале «Приключений Гекльберри Финна». Анализ «Путешествия капитана Стормфилда» – дополнительное тому подтверждение. «Индивидуальный талант» неизбежно проявляется – даже если это противоречит тем трем традициям, на которых, казалось бы, основывается повесть.

Библиография

1. Twain M. Extract from Captain’s Stormfield’s Visit to Heaven // Twain M. The Complete Short Stories / Ed. and with an Introduction by C. Neider. – N.Y.: Bantam Classic, 2005. – P. 679-718.
2. Ensor A. Mark Twain and the Bible. – Lexington: Univ. of Kentucky press, 1969.
3. Harnsberger C.T. Mark Twain’s Views of Religion. – Evanston (Ill.): The School Press, 1961.
4. Harris S. K. Mark Twain’s Escape from Time. – Columbia-L.: Univ. of Missouri press, 1982.
5. Mark Twain in Eruption / Ed. by B. de Voto. – N.Y.: Harper&Brothers, 1940.
6. Mark Twain on the “Damned Human Race” / Ed. by J. Smith. – N.Y.: Hill&Wang, 1963.
7. Phelps E.S. The Gates Ajar / Ed. by H.S. Smith. – Cambridge (Mass.): The Belknap Press of Harvard UP, 1964.
8. Rogers F.R. Mark Twain’s Burlesque Patterns. – Dallas: Southern Methodist UP, 1960.
9. Spengemann W.C. Mark Twain and the Backwoods Angel: The Matter of Innocence in the Works of Samuel L. Clemens. – Kent State UP, 1966.
10. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения / Пер. с нем. / Сост., общ. редакция и послесл. Ю.Н.Давыдова. – М.: Прогресс, 1990.
11. Пейн Т. Избранные сочинения. – М.: Издательство АН СССР, 1959.
12. Фонер Ф. Марк Твен – социальный критик. / Пер. с англ. – М.: Издательство иностранной литературы, 1961.

Примечания

[1] Семенов С. Визит капитана Стормфилда на небеса // Детская литература. – М.: Молодая гвардия, 1938. — №17. – С. 66.

[2] Вершинина З. Марк Твен // Твэн М. Путешествие капитана Стормфилда на небо / Пер. и предисл. З.Вершининой. – М.: Художественная литература, 1935. – С. 2.

[3] Здесь и далее текст повести с указанием соотв. стр.в скобках цит. по изд.: Twain M. Extract from Captain’s Stormfield’s Visit to Heaven // Twain M. The Complete Short Stories / Ed. and with an Introduction by C. Neider. – N.Y.: Bantam Classic, 2005. – P. 679-718.

[4]  Spengemann W.C. Mark Twain and the Backwoods Angel: The Matter of Innocence in the Works of Samuel L. Clemens. – Kent State UP, 1966. – P 27.

[5]  Бахмутский В. О философских повестях Вольтера // Voltaire. Romans et contes philosophiques. – M., 1964. – С. 22.

[6] Вольтер. Простодушный: Правдивая повесть, извлеченная из рукописей отца Кенеля // Вольтер. Философские повести / Пер. с франц.– М.: Художественная литература, 1978. – С. 265.

[7] Пейн Т. Век разума // Пейн Т. Избранные сочинения. – М.: Издательство АН СССР, 1959. – С. 279-280.

[8] Вольтер. Микромегас: Философская повесть // Вольтер. Философские повести. – С. 130.

[9] Пейн Т. Век разума. – С. 379.

[10] Цит. по: Harnsberger C.T. Mark Twain’s Views of Religion. – Evanston (Ill.): The School Press, 1961. – P. 20.

[11] Твен М. Письма с Земли // Твен М. Дневник Адама: Сборник публицистических произведений. / Пер с англ. – Киев: Издательство политической литературы Украины, 1985. – С. 92-93.

[12] Там же. – С. 91.

[13] Фонер Ф. Марк Твен – социальный критик. / Пер. с англ. – М.: Издательство иностранной литературы, 1961. – С. 202.

[14] Твен М. Янки из Коннектикута при дворе короля Артура / Пер. Н.Чуковского // Твен М. Собр. соч. в 8 т. – Т. 6. – М.: Правда, 1980. – С. 105.

[15] Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения / Пер. с нем. / Сост., общ. редакция и послесл. Ю.Н.Давыдова. – М.: Прогресс, 1990. – С. 185.

[16] Там же. – С. 188.

[17] Пейн Т. Век разума. – С. 338.

[18] Smith H.S. [Preface] // Phelps E.S. The Gates Ajar / Ed. by H.S. Smith. – Cambridge (Mass.): The Belknap Press of Harvard UP, 1964. – P. XXIII.

[19] Mark Twain in Eruption / Ed. by B. de Voto. – N.Y., 1940. – P. 246-247.

[20] Ibid. – P. 247.

[21] Старцев А. [Предисловие] // Визит капитана Стормфильда на небеса / Пер. с англ. – М.: Молодая гвардия, 1938. – С. 5.

[22] Phelps E.S. The Gates Ajar. – P. 107.

[23] Ibid. – P. 105.

[24] Ibid. – P. 94.

[25] Ibid. – P.106-107.

[26] Ibid. – P. 109.

[27] Bonar H. Bible Hymn Book, 1845. // www.cyberhymnal.org/htm/c/h/chaswait.htm